Без свидетелей (вторая часть)

Глава 2 

Без всякой надежды забыться спасительным сном, я смотрела в потолок, на котором наизусть знала изгиб каждой трещины, как когда-то знала морщинки на лице своей Ба. Часы пробили двенадцать, потом час, два и три ночи. Надо бы придумать отговорку и не пойти на работу. Кому я там нужна? Я – ненужная училка никому ненужного английского языка в никому ненужном провинциальном городке, единственной гордостью и достопримечательностью которого была личность Дмитрия Зимина. Зачем я здесь, что делаю в этом вымирающем городе, в этой пустой квартире? Меня ничего не держит. Я без корней. Как цветок перекати-поле. Могу катиться на все четыре стороны. Но я слабая и безвольная, спряталась в угол и подглядываю оттуда за жизнью, будто и не живу набело, а только черновик пишу.

Голова нещадно болела и гудела. Разворошенный улей, а не голова. Потом в ней вдруг что-то лопнуло и улей замолчал. Все вокруг сразу стало теплым, невесомым и дребезжащим маревом – видимо, обезболивающие таблетки, выпитые за день, наконец подействовали разом. Перед глазами тускло, как очень далекие звезды, замерцали образы любимых людей.  Слезы побежали по вискам в волосы, пробрались там извилистыми тропками к шее, щекотно скатились по ней и расплылись на подушке мокрыми пятнами, а я смотрела в темный потолок и старательно откручивала назад колесо времени. Вернуться назад всегда можно. При условии, что ты в здравой памяти.

Зимина я знала с семи лет и влюбилась в него, красивого и взрослого, ранним утром первого сентября, когда он, ученик одиннадцатого класса, поднял меня, первоклашку, высоко на руки и по традиции торжественно пронес перед всей школой. Невероятно гордая, я изо всех сил трезвонила колокольчиком над его ухом, возвещая начало учебного года. После прохождения почетного круга он поставил меня на асфальт, поправил съехавший с моих тонких, светлых волос большой праздничный бант и улыбнулся:

• Здорово ты звонила колокольчиком! Так громко, что я чуть не оглох.

Я смутилась, и чтобы скрыть это, быстро крутанулась на каблучках новеньких туфель и побежала к классу, но буквально через несколько метров угодила в небольшую скользкую лужу и упала в нее навзничь. Еще минуту назад я была вся такая нарядная и гордая, а теперь на глазах всей школы барахталась в грязной жиже и готова была заплакать от стыда и обиды. Димка быстро подскочил ко мне, выдернул из лужи, поставил на ноги и краем своей чистой рубашки аккуратно стер грязь с моего чумазого лица, протер руки. Так мы подружились.

Наша дружба длилась целый год, пока он не закончил школу и не ушел в армию. Я ждала его возвращения длинных два года и сначала хвасталась всем, что у меня есть друг – пограничник, а потом стала привирать, что Димка - мой брат и когда он вернется из армии, то накажет всех моих обидчиков. К концу второго года я уже и сама уверовала в эти выдумки и считала Зимина своим братом. Было ли это детской любовью или эта была потребность во взрослом защитнике - я так и не поняла, но прикипела к нему всей душой и любила до последней капельки.

Я выросла с бабушкой. Папа умер, когда мне было три года. В тот злополучный день он выпил на работе грамм двести водки за здоровье какого-то именинника и через сутки скончался в страшных болях от ожога пищевода. Судачили, что его специально отравили, потому что он перешел кому-то дорогу и стал начальником цеха. В его-то годы молодые, да сразу начальник! Больно резвый… Мама запила с горя так, что спустя полтора года бабушка забрала меня к себе. «На время», - думала она. Мы уехали в небольшой городок под Хабаровском, и я хорошо помню, как в дороге бабуля вкусно кормила меня вареной курицей с яйцами и как спокойно и сладко спалось мне под ее незнакомым, но таким надежным и мягким боком. Помню успокаивающий перестук колес поезда, уносившего меня все дальше и дальше от беспутной матери, которая отдала меня бабушке легко, как совсем ненужную вещь.

• А не надо меня учить жить, я сама жизнью ученая! – кричала она, когда бабушка, вконец растревоженная пьяным бредом, который дочь каждый раз несла по телефону, выпросила на работе три дня за свой счет и приехала к нам. - Не нравится, как живу, так и вали отсюда! И малую забирай, коли боишься за нее. Мне свою личную жизнь устраивать надо, а она мне только мешает! Где ей здесь место? Неетуу!

Мать скривилась в язвительном поклоне, рука пьяно взметнулась вверх, описала неровный полукруг в спертом воздухе, провонявшем бычками, дешевым пойлом и немытой посудой, упала и бессильно повисла вдоль исхудавшего тела, укутанного в цветастый халат.

• Что же ты делаешь со своей жизнью, дочка? На тебя ж смотреть страшно. Ты ж как Валька стала, помнишь, которая пьяная замерзла зимой на улице! Помнишь, как ты осуждала ее? А теперь сама как Валька стала. Так у той хоть дети выросли, а ты?! У тебя ж дитё малое! Что оно видит? Да разве ж можно так? Во что ты превращаешь себя? Пьешь беспробудно, мужиков водишь, дома грязь, как в хлеву. Поехали ко мне! В родных стенах начнешь все заново, а я помогу тебе всем, чем могу.
• Ха! Поехать в эту дыру?! Ну насмешила! Да и чем, чем ты мне поможешь? Ты, которая всю свою жизнь гордо просрала! Чем ты мне можешь помочь? Только если и мою жизнь просрать? Да что ты вообще про жизнь знаешь-то, господи? Ну уж нет! Вали отсюда со своими нравоучениями и не указывай мне, как жить! И эту, - она мотнула головой в мою сторону, - забирай себе и воспитывай, как хочешь, коли добрая такая! А не заберешь, так я ее цыганам отдам! – пригрозила она. – Две канистры спирта за нее обещали, между прочим.

Бабушка в отчаянии обернулась ко мне:

• Танечка, ты когда-нибудь каталась на поезде? Поедешь ко мне жить? У меня хорошо дома, спокойно, я любить тебя буду.

Она взяла меня на руки, а я вдруг стала вырываться и плакать:

• Мишка, мишка! Я без него не поеду!
• Что за Мишка?! – не поняла бабушка и уставилась на дочь.
• Да медведь это ее! Я, между прочим, подарила!

Мама поискала глазами медведя, вытащила из-под одеяла замусоленного желтого мишку с висящим на короткой нитке глазом и пихнула его мне в живот:

• Держи, дочка, своего медведя и мать не забывай, слышишь? Я приеду тебя навестить. Как-нибудь. А теперь валите уже отсюда. Устала я.

Она плюхнулась на стул, сдвинула локтем к центру стола грязные тарелки, примостила среди них непутевую голову и заснула, не дождавшись нашего ухода.

Больше я ее никогда не видела. К сорока годам, скопив букет из цирроза печени и нескольких инфарктов, она умерла от сердечной недостаточности. В названии диагноза бабушка видела глубокий смысл. Так рассказывала эту историю бабуля. Я из того времени смутно помню только, как однажды какой-то дядька упал на меня тяжелым телом и захрапел, а я еле выбралась из-под него, спряталась за шторой в углу и провела там всю ночь. Да еще помню, как мама больно ткнула меня на прощание мишкой в живот, и как я всю дорогу боялась потерять своего плюшевого друга с оторванным глазом. Ба потом отстирала его и крепко-накрепко пришила ему нос и оба глаза. Вон он виднеется сейчас на шкафу в лунном свете. А больше я ничего не помню из той жизни. Иногда забыть что-то – настоящее спасение.

Димка вернулся из армии весной. Я узнала об этом, когда прыгала во дворе в «резиночки».

• Танюшка, а что это ты тут прыгаешь? Твой Димка вернулся из армии, разве ты не знаешь? – радостно известила меня на ходу соседка тетя Зоя по прозвищу «бочонок на тонких ножках», и в раскачку, как уточка, наперевес с сумками, полными продуктов, подошла к подъезду, ловко подцепила ногой дверь и протиснулась в нее, выпустив из темной сырости тяжелый дух застоявшейся кошачьей мочи.

От счастья я застыла на месте, потом обвела победным взглядом притихших подружек и, бросив им: «Я побежала, мой брат вернулся!», припустила со всех ног к его дому. Девчонки провожали меня завистливым взглядом. Кажется, мое убедительное вранье заставило и их поверить в то, что Димка – мой брат. Двоюродный или троюродный – неважно, главное – мой брат. Да я и сама уже верила в это.

Димка жил с мамой через несколько домов от нас. Помню, как неслась со всех ног по улице и встречный ветер свистел у меня в ушах. Большие деревья мелькали серыми стволами, и воздух сладко и горько пах распустившимися тополиными почками, налипавшими на подошвы туфель.

Во дворе старого трехэтажного дома, за сколоченным из досок длинным столом шло веселье – возвращение Димки из армии праздновали второй день. Когда-то кучерявый и синеглазый гармонист дядя Боря притащил из дома инструмент и пытался играть старые песни, но кто-то из молодых все время со смехом вытаскивал из его рук гармонь и снова ставил свою музыку. Дядя Боря упорно тянулся к гармошке, но ее снова отбирали, ставили на скамейку подальше от него, и гармонь, протяжно ухнув на прощание бархатным басом, обиженно поблескивала в сторонке бордовым грифом.

Наконец дядя Боря смирился, и подперев рукой щеку, то с умилением смотрел, как Димка танцует привезенный из армии новомодный «брейк-данс», то клонился березкой низко к земле и с гордостью показывал рукой под столом воображаемому собеседнику:

• Я его вооот с таких лет знаю – от горшка два вершка был малёк. А какой парень вырос! Дим-ка! – громко и пьяно выкрикивал он.

Димка махал ему в ответ, дядя Боря расплывался в счастливой улыбке, с гордостью выставлял из кулака большой палец и хвастался: «Вооот такой парень вырос! Вооот такой!» и оттирал пьяные слезы. Сын дяди Бори вернулся с афганской войны в цинковом гробу. Не каждому везло так, как Димке.

Я спряталась за старым деревом и из-за его широкого, шершавого ствола жадно наблюдала за весельем, не решаясь выйти из укрытия. Волнение и стеснение сковали меня так, что, казалось, я кол проглотила. Димка стал совсем взрослым и очень красивым, а я в скромном платьице, косичках, стянутых канцелярскими резинками, и обшарпанных туфлях, предназначенных для гуляния во дворе, чувствовала себя гадким утенком.

Набравшись смелости, я тихонько пробралась на скамейку и села под бочок к дяде Боре. Когда дядя Боря в очередной раз склонился березкой к земле показать с какого горшка он знает Димку, а потом резко выпрямился с призывным криком «Дим-ка!», я несмело потупила глаза и не поняла, как в следующий миг взлетела в воздух.

• Танюшка, сестренка!

Димка одним движением выхватил меня из-за стола и радостно сотрясал в воздухе, как маленького ребенка, а я стеснительно висела в его сильных руках длинной девятилетней плетью, и счастье острыми весенними лучами грело меня. И небо было пронзительно голубое, без единого облака.

(продолжение следует)

Дорогие читатели! Если вы хотите прочитать остальные части, нажмите на мою аватарку, чтобы перейти на мою страницу. Там в разделе «Посты» (идет сразу после «О себе») вы найдете следующие главы "Без свидетелей" и другие мои рассказы.