Приходил-то зачем?

Проводим трансформационные игры в Москве

В дверь постучали.

Паша в школе, Зоя в детском садике. Мария никого не ждала. 

Накатило раздражение. Только взялась за приборку и здрасьте, притащила кого-то нелёгкая.

Настроение было паршивое. Последнее время, чтобы дети ни в чём не нуждались, приходится работать в двух местах. 

Муж, скоро два года, как бросил её с двумя детишками. Ни слуху от него, ни духу. Растворился, словно сахарный сироп в стакане воды.

По документам Генка  всё ещё муж, в реальности — никто. Даже алименты с него не затребуешь. Где он, неизвестно. 

Заработки теперь больше похожи на пособие по безработице.

Она, конечно, справляется, но какой ценой? 

В кои-то веки выходной взяла, да и тот весь день, как белка в колесе.

Маша вообще-то женщина общительная, кампанейская, но не в этой жизни. Кажется, всё хорошее уже было. Давным-давно. Отсюда и не видно.

Жизнь её разделилась на два периода: на до и после Генкиного бегства . 

Теперь ей всех и всё хочется послать так далеко, чтобы совсем никого не было рядом.

Даже дети, которые помогли выжить после крушения семейной эпопеи, стали порядком тяготить. 

Конечно, Маша их поднимет, выучит, выведет в люди, но жизнь тем временем отнимает последние надежды и призрачные шансы на счастье.

Она ведь не старуха ещё, тридцать два года всего. А жизнь, словно заканчивается.

Сначала ждала предателя-мужа, потом рукой махнула. Нет его и всё. 

Паше только восьмой год пошёл, значит, самостоятельным станет, когда она окончательно в тираж выйдет. 

Тоскливо это, горько, дальше некуда.

Ни с кем Маша теперь дружбу не водит: времени нет, да и смотрят на брошенку косо. Даже подруги, которые при наличии мужа каждый день приходили поболтать, в гости приглашали, потихоньку исчезли, видимо опасаются, что в долг просить будет.

Жизнь у Маши с детства была не сахар. Многодетная мать, отец из запоев не выходил. Маша росла, как сорняк, никому не нужная.

С Генкой познакомилась, когда было ей пятнадцать лет. Влюбилась. Дневник вела, эмоции,  мысли романтические страничкам в клеточку поверяла. 

Но целомудренность блюла, близко не подпускала. Разве что робкие поцелуи позволяла.

Из армии дождалась. Иногда с фотографией Генкиной, с письмами, облитыми слезами, засыпала.

Надеялась на счастье и боялась его одновременно. 

Сентиментальная была, чувствительная. От избытка впечатлений и ожиданий похудела, высохла, но веру в любовь и верность не растеряла.

Свадьбу сыграли, когда Маше почти двадцать лет было. 

Счастлива была до помутнения рассудка. Надеялась, даже уверенна была, что счастье, это навсегда.

Рушиться семейная идиллия начала через год после рождения Паши.

Сначала Генка на работе стал задерживаться, потом в подпитии возвращаться, после и вовсе загулял, менял одну за другой доверчивых дурочек, которые тоже на что-то рассчитывали, но тщетно.

Потом муж ушёл к одной претендентке за призрачным счастьем. Вскоре обратно вернулся.

Простила. Не могла не простить, потому, что любила, потому, что Паше отец нужен.

Как же Маша была рада, когда Гена пить бросил. 

Два года прожили душа в душу. Зоя родилась.

Всего два года или целых два года? 

Теперь без разницы.

Это после Маша поняла, что жизнь, как облака  себя ведёт: приближается красивыми туманными сгустками,  похожими на волшебные миры, наплывает плотными серыми волнами, закрывающими солнечный свет и лазурь небесного свода, и убегает вдаль, снова становясь похожей на сказку, только уже не твою, чужую.

Мир вокруг меняется, с каждым днём быстрее, наслаивает череду событий, которые не дают времени и возможности не то, чтобы отреагировать на каждое, даже проследить за ними.

Краткосрочная эйфория сменяется отрезками неприглядных будней, грядущими бедами и несчастьями, которые так же со временем исчезают.

Ко всем этим напастям невозможно приспособиться, потому, что они текучие, подвижные, разные.

Было время, когда Маша попала на самое, как ей тогда казалось, дно. Но потом стало ещё хуже.

Сейчас, вроде, ничего, жить можно.

Скорее бы детишки росли. Может, тогда и ей повезёт.

А открывать всё равно нужно.

Маша опустила подоткнутый за пояс подол платья, вытерла о передник натруженные руки и пошла к двери.

На пороге стоял Генка, собственной персоной. Только худой, жалкий и потрёпанный.

Не узнать его Маша не могла. 

Разом нахлынули воспоминания.

Если бы в руках оказалась мокрая тряпка, она обязательно хлестнула Генку по наглой роже.

Любовь рассеялась, как сон, как утренний туман. Осталось только горькое послевкусие.

Маша предприняла попытку закрыть дверь. 

Генка засунул в просвет ногу, посмотрел жалобно.

— Я же на заработках был, Машунь, на приисках. Для вас старался. Зуб даю. 

— Ага. Знаю я, в каких пещерах ты алмазы и слитки золотые добывал. Мне твои подружки уже предъявляли претензии, чтобы алименты на твоих байстрюков платила. 

— Какие подружки, Машенька, бог с тобой. Брешут. На Колыме пропадал, света белого не видел, только о вас и думал.

— Туда и возвращайся.

— Жена ты мне. Вот, смотри, в паспорте штамп стоит. И прописка у меня в этой квартире. Не пустишь, приведу участкового. Право имею.

— Это мы посмотрим. Я тебя за алименты засужу.

— Верну. Всё до копейки отдам. За каждый прожитый без твоей, Машенька ласки, день. Скучал я по тебе, горевал безмерно. Помнишь, у Лермонтова: и скучно и грустно, и некому руку подать. Как же я мечтал о тебе, родная долгими холодными ночами. Магадан, милая, это тебе не курорт, там люди жизни отдают за длинные тяжёлые рубли.

— Будет брехать. Если бы скучал, письма бы слал, деньжат детишкам. Не верю я тебе.

— На, читай, это справка, что артель должна мне одиннадцать тысяч рублей. На такие деньги квартиру можно купить, машину, дачу и ещё останется.

— Справка, значит? А чего в тряпьё обрядился, если такой богатый?

— Так это, Машуль, деньги только после полного расчёта, месяца через два будут.

Мне что теперь, на улице жить?

— К Верке попросись, в соседний подъезд. Она тебе борща нальёт, приголубит. Но может и яйца отрезать. Женщина половину зарплаты отдаёт, чтобы с твоим сыночком сидели, с хлеба на воду перебивается. Или забыл жену свою гражданскую?

— То не от меня. Врёт. Пьяный я тогда был. Чего придумала!

— Но был же. 

— Да не помню я такого случая. Оговорила. Машуль, я всю жизнь только тебя люблю. Семнадцать лет уже без малого. Не губи. Деньги из Магадана придут, заживём. Королевой у меня ходить будешь. Шубу песцовую куплю. Или норковую. Да хоть из соболя. Для тебя ничего не пожалею.

Слово за слово, пожалела Мария приблудного, в дом пустила.

Накормила, напоила. По рюмашке хлопнули.

В хмельном благоденствии, сами знаете, чувства обостряются.

Начали молодость вспоминать. 

Сколько же всего хорошего в их жизни было.

Расчувствовалась Маша, расплакалась. Так ей себя и судьбу свою горемычную жалко стало.

Сама не помнит как, но оказались в одной постели. Недаром говорят, что ссора между супругами, это секс, отложенный на потом.

Утром Мария проснулась в холодной постели. 

Голова шла кругом. 

Хотелось понять, что это было?

Может, ничего и не было, приснилось, пригрезилось?

Ан, нет, через три недели стало понятно, что Генка, сволочь, оставил ей очередной подарок. 

А приходил-то зачем?