Выпей, полегчает

Проводим трансформационные игры в Москве

Мила, девочка послушная. Так её воспитали.

Родители всегда говорили ей, что в семье, женщина — голова, но жизненно важные вопросы должен принимать мужчина.

Она не сопротивлялась, только смотрела на своего Вадьку жалобно, надеясь, что он передумает.

Он не был для неё случайным человеком. Вот уже год, как они вместе. 

Не убереглась, забеременела. 

Знала, что нельзя потакать минутной слабости разгорячённого страстью мужчины, но в ответственный момент уступила просьбе любимого, не стала предохраняться. Он так просил, хотел более сильных ощущений от секса.

Как она могла отказать самому родному человеку, как?

Надеялась на график овуляции, посчитала, что безопасно. 

У них же серьёные отношения. Сколько раз говорили о замужестве.

Вадька начинал мечтать, расписывал интерьер дома, в котором будут жить, обстановку, отдельные детали совместного быта. 

Милке было приятно. Она любит своего вихрастого Вадика, млеет от его участия, нежности, поцелуев.

Случилось таки непредвиденное. Беременность, настоящая, совсем не виртуальная.

Вадька, услышав такую новость, на мгновение сдулся, округлил в недоумении глаза. Потом начал убедительно излагать суть проблемы, которая в корне меняла статус, материальное положение, обязанности,  возможности и многое другое.

Ребёнок — это моментальное перемещение в иную плоскость бытия, связанную с круглосуточными заботами и бдениями, снижением уровня жизни,отказом от большинства досягаемых пока целей. 

Нет, он определённо не готов. Этот вопрос нужно решать иначе.

— Как, Вадечка?

— Аборт. Другого выхода у нас нет.

У Милки закружилась голова, подкосились ноги. Она осела кулем на пол, не получив при этом поддержки.

Неясные размытые мысли носились роем, безжалостно кусая и жаля.

По её лицу беззвучно катились горошины слёз.

В воздухе повисло трагическое, раскалённое молчание.

Вадька отворачивал голову в сторону, напряжённо вглядывался в пол позади её безвольно опущенных плеч.

Он даже не попытался поднять любимую, всем своим видом показывая, что этот вопрос на данном этапе его не касается.

Милке же хотелось встретиться с ним умоляющим взглядом.

— Сделаешь аборт и всё будет, как прежде. Никаких тебе проблем. Жизнь прекрасна. Зачем в нашем цветущем возрасте отказываться от хорошего в пользу непосильных, не очень приятных обязанностей? Сама подумай, разве нам плохо вдвоём? Зачем раньше времени лишать себя лёгкости бытия? Расслабься, Милка! Это же сущая ерунда. Все девчонки так делают и ни о чём не жалеют. Чик и решены все проблемы. 

Он мужчина, думала девочка. Кому, как не ему принимать решение? 

Вадька вытер ей слёзы, под ручку проводил до дома, чмокнул в щёку и бодро побежал на тренировку.

Милка не раздеваясь, в обуви и верхней одежде улеглась на постель. 

Её знобило. Дрожь колошматила внутренности в ритме отбойного молотка, превращая их в студень. 

Хотелось исчезнуть, раствориться, перестать быть. Только бы не думать ни о чём.

Чем сильнее девочка хотела забыться, тем настойчивее представляла, ощущая физически, образ нерождённого ребёнка который сейчас пока находился в ней.

Это было абстрактное, совсем не конкретное чувство, которое боролось с реально существующей любовью, которая давно и прочно стала сутью её жизни.

Милка пуще всего на свете боялась одиночества, которому Вадька не позволял даже приблизиться. 

Это был её мужчина, плоть от плоти. Они давно сроднились, приклеились телами и душами. Отказаться от него было невозможно вдвойне.

Девочка не понимала, зачем ей дано право выбора. Это нелепо, нечестно, неправильно!

Две недели Милка ходила мрачная, как нависшая, готовая разразиться неистовым дождём туча. Мысли крутились в зловещем вихре, не позволяя ни на чём сосредоточиться.

Вадька почти не приближался к ней всё это время.  Делал вид, что поглощён делами и заботами.

Деньги на операцию молча положил на прикроватную тумбочку и исчез.

Милка то решалась на аборт, то думала о ребёнке.

Перспектива стать матерью-одиночкой без средств к существованию и потеря любимого пугали сильнее, чем избавление от того, чего в сущности ещё нет.

За несколько дней она стала похожа на мрачную тень.

В назначенный день Милка пришла в клинику. Тошнота и слабость выворачивали тело наизнанку, чувство досады на себя, ощущение вины, угрызения совести, давили убийственными приступами.

Сознание своей порочности терзало и мучило.

В клинике мрачные женщины, нахохлившиеся и зажатые, сидели, словно приговорённые к расстрелу. 

Персонал обращался с теми, кого вызывали, предельно равнодушно, даже грубо, презрительно ухмыляясь. Люди в белых халатах высокомерно отказывали клиенткам в порядочности, хотя сами были соучастниками преступлений.

В кабинеты заходили и выходили молча. Туда шли с широко раскрытыми от ужаса глазами, обратно возвращались с потупленным взором, мертвенной бледностью и гримасой невыносимой боли.

Впереди Милки было ещё семь или восемь абортниц, а она уже стучала зубами и задыхалась. Девочка всегда была чересчур впечатлительной.

Очередную клиентку вывезли из операционной на каталке. Причина её беспамятства была не важна, решающим оказался сам факт.

— Что я делаю! Что делаю!! — Закричала она и сорвалась с места. 

Милка до самого вечера бесцельно бродила по маленьким улочкам, не разбирая дороги. Думать ни о чём не хотелось. В голове стоял белый шум, заглушающий мысли и желания. 

Выхода девочка не видела, обратного пути тоже. Теперь только рожать.

Будь, что будет.

В квартиру, которую они с Вадькой снимали на двоих, идти всё же пришлось.

Парень, услышав скрежет ключа в замке, прибежал навстречу. Обнял, расцеловал. 

Милка ничего не понимала, не слышала, не чувствовала.

Она даже не попыталась встретиться с ним взглядом.

Обеденный стол накрыт блюдами из ресторана, словно на праздник. 

Вадька зажёг свечи, откупорил бутылку вина.

— За нас, родная! Я же говорил, всё будет хорошо. Поживём, как люди, годика два-три, накопим деньжат, продвинемся в карьере. Я тебя люблю!

Юноша радостно поднял бокал. Ответа не последовало.

Милка молча прошла, легла в одежде под одеяло и отвернулась.

— Ну, чего ты в самом деле? Подумаешь, беда! Перемелется, мука будет. Я тебе за храбрость кольцо золотое куплю и цепочку. Выпей, полегчает. Впредь осторожнее будем.

— Не будем, Вадька. Даже очень осторожно не будем, — еле слышным потерянным голосом прошептала Милка. — Я, конечно, ужасная трусиха, но храбрости не стать убийцей собственного ребёнка у меня хватило.

— Ты всерьёз? Ну и дура! 

— В этом я с тобой соглашусь. Конечно, дура. Никого ты, Вадька, не любишь, кроме себя. Я посплю немного и уйду, только меня не трогай. Чужие мы, совсем чужие.

— Тоже мне. Напугала ежа голой жопой. Я и сам здесь не останусь. Меня Ирка к себе жить звала. Она не такая идиотка, как ты. 

— Не такая. Но это ненадолго. Пока не забеременеет. Оставь меня, пожалуйста. Мне плохо.