Прошлое рядом

Брендинг. Дизайн логотипа и фирменного стиля. Брендбук

 Недалеко от начала главной улицы моего города установлена скульптура городового. Строгий дядька очень габаритных размеров стоит, широко расставив ноги, и смотрит за порядком. Таким я и представляю себе моего прадеда. Каким он был на самом деле, я не знаю. В семье его фотографий не сохранилось. Но я так себе решила, что он был  похожим на этого городского городового.

Проходя мимо, я обычно прикасаюсь к нему на мгновение и говорю:

 - Здравствуй, дедушка Осип.

*******

 Увидеть его мне не довелось. Он умер в глубокой старости, до моего рождения.

 Я немное знаю о нем. Долго расспрашивала  свою старенькую матушку, пока из ее отдельных реплик не сложилась более-менее целая картинка.

 Жил Осип примаком в семье жены. Сам он был из многодетной и бедной семьи, а жена его Лукерья была одна дочка у родителей. Их дом считался зажиточным.  И молодые поселились в этом доме. По тем временам, считалось зазорным жить в примаках. Но в семье у деда было так много своих ртов, что еще один был явно лишним.

 Весной Осип распахивал свой надел земли, целый гектар. Там сажали и рожь, и пшеницу, и овес, и картошку, и лен, и коноплю - все, что нужно в крестьянском хозяйстве. Летом Осип косил сено, плел лапти, чинил амбар.  К концу лета собирали урожай, складывали в закрома на хранение.

 Осенью Осип собирался в Нижний на заработки. Устраивался городовым. Ему нравилось смотреть за порядком. Работа эта была в те времена почетной и хорошо оплачиваемой. Платили около пятидесяти рублей в месяц. По современным меркам это более шестидесяти тысяч рублей. Возвращался Осип весной, ближе к Пасхе. Вез дорогие подарки семье. Жене с дочерью красивые шали и платки,отрезы тканей на сарафаны, старикам куски голубоватого и очень жесткого сахара, пакеты с цейлонским чаем, жестяные банки с паюсной икрой. 

 Был в семье большой сундук, куда складывали его подарки.

 Возвращение отца было радостным событием.

 На Пасху шли в церковь всей семьей, нарядившись в лучшую одежду. Осип и дома завел обычай молиться перед едой и после еды благодарить Бога. Жили зажиточно.

 Одно только расстраивало Осипа. 

Жена его, тихая и безответная Лукерья, родила ему  единственную дочь. Больше детей у них не было. По тем временам, это было редким явлением. Обычно в каждой деревенской семье ребятишек было много: у кого шесть-семь, у кого и десять-двенадцать. Тех, у кого по одному или по двое ребятишек, в те времена осуждала деревенская община. Считалось, что они предохраняются от беременности, а это - большой грех. Мечтал Осип о сыне, которому передаст все, что нажил и который будет ему помощником и опорой. Но ни сыновей, ни дочерей Лукерья больше не рожала.

 Может потому и устраивал Осип, вернувшись из города, показательную порку своей жене.

 Обычно это бывало на Пасху, вскоре после его возвращения.

 Женщины собирали стол к празднику, уставляли его всякими разносолами, пирогами. Чего только не было на богатом столе.Осип по началу вел себя чинно, а потом выпив чарку-другую, мог неожиданно вспылить, перевернуть стол и разбросать всю еду на пол. Потом хватал жену и бил. 

 Лукерья, бедняжка, хоть и выла, но терпела. Мужу сказать что-то поперек не смела. 

В такие моменты с печи слезали два старика, живших в избе, отец и дед Лукерьи. 

Они вырывали с трудом бедную мученицу из рук озверевшего мужа и стыдили его:

- Осип, что ты делаешь? Побойся Бога!

 Осип ярился, всех разгонял, а потом и сам уходил спать в амбар, оставив дверь нараспашку. В дом забегали уличные собаки, ели разбросанную по полу  снедь и ложились спать тут же.

 Домочадцы пережидали где-нибудь у родни пока  Осип в себя придет. И только тогда, по его приглашению, возвращались домой и принимались прибираться и готовить.

 А дальше Осип впрягался на всю весну и лето в работу. До осени, когда он снова собирался на заработки.

 *******

 Замуж дочку Настю Осип отдал в шестнадцать лет. По тем временам, это было самое время дочку замуж выдавать. Настю отец любил, но держал в строгости. Гулять не позволял. Требовал, чтобы мать и бабушка учили ее всему необходимому: и готовить, и хлеб печь, и ткать на станке, и пряжу прясть.

 К своим шестнадцати годам Настя всему научилась, и делала работу быстро и сноровисто.

  Осип отдал свою единственную дочку замуж за парня доброго, улыбчивого и работящего. Ивану, деду моему, правда, другая девушка нравилась,сватался он к ней, но ее за него не отдали. Бедноват был жених, вот и показали ему от ворот поворот. И на следующий год он посватался к моей  Насте. Она к тому времени в пору вошла.

 Прадед мой Осип, сам из бедной семьи, считал, что главное, какой сам человек. Если хороший, то и в семье у него будет порядок. Иван ему понравился.

 Жили молодые поначалу в семье Ивана. Только там Настю невзлюбили. Ей завидовали. Ведь в приданое отец отдал целый сундук с одеждой и обувью. А в бедной семье Ивана многого из того, что было в этом сундуке, и в глаза не видели.

 Золовки и свекровь пытались выставить Настю неумехой и лентяйкой, но девушка показала, как она умеет ткать на станке, прясть пряжу и какие вкусные хлебы и булки печет. Все у нее в руках спорилось. Сказалась строгая отцовская выучка.

 Но неприязнь к счастливице из зажиточной семьи не прекратилась.

 Однажды свекровь напекла лепешек и подошла к сыну, сидевшему на лавке с молодой женой:

- На-ка, отведай лепешку, сынок!

Лепешка была одна. Видно, для Насти другой не нашлось. Свекровь частенько делала вид, что в упор не видит невестку.

Но Ванечка оказался разумным и зрелым человеком, хоть и девятнадцати годов от роду.

Лепешку он у матери не взял:

- Я не один теперь. У меня жена есть!

 Узнав, что дочку в доме мужа невзлюбили, отец пригласил молодых жить в своем доме. Дом был большой, места много. К тому же, он уезжал на заработки каждый год. Кому-то надо было за стариками присматривать.

Так что, Иван с Настей поселились в горнице, то есть в отдельной комнате, в их доме.

 Осип, будучи к тому времени зажиточным человеком, всегда помнил, как он начинал, из какой он сам семьи. И никогда не попрекал Ивана бедностью. Наоборот, он вместе с Лукерьей и молодыми съездил весной на ярмарку в большое село и купил там Ивану пиджак, рубаху праздничную, сапоги кирзовые. Словом, приодел его как сына.  Он и считал его сыном. Наконец-то у мужика появился помощник. Теперь они все дела по хозяйству делали вместе.

 Через год Настя родила первенца. На мальчонку не могли наглядеться. Одевали его в красивую одежду, купали каждый день с душистой немецкой пеной.

Есть у нас старинная фотография,  где возле избы сидит на лавочке дедушка Иван двадцати лет, на руках держит сына Колю, крепенького годовичка, а рядом стоит молодая восемнадцатилетняя Настя, моя бабушка. 

 А на дворе 1915 год. Шла война. Вскоре Ивана заберут воевать...

 Осип был уже к тому времени старым мужиком, ему было далеко за сорок. Таких на фронт не брали.

 Ездить на заработки он перестал. И жил дома с семьей. 

 Когда умерла его жена Лукерья, он, переждав, как положено, год, снова женился и переехал жить к новой жене в соседнее село.

 Но приезжая в церковь, заглядывал  к молодым. Смотрел, как живут, как детей растят. И оставался доволен.

 Настя подавала ему самую большую деревянную ложку с хохломской росписью, размером с небольшой половник, наливала в глубокую миску щей и ставила перед отцом. Подавала душистый свежеиспеченный хлеб.  А сама рядом стояла, пока он ел. Вдруг батюшка чего запросит, надо будет уважить.

 В семье Ивана и Насти  дети рождались  почти каждый год. Под потолком, в деревянной люльке, всегда был младенчик. Правда, из пятнадцати ребятишек выжили только восемь. 

 Осип заглядывал в люльку, одобрительно кивал очередному ребенку. А потом уезжал в свою новую семью.

 Вот то немногое,что я знаю о прадеде. Представляю его похожим на городового  при входе на Покровку. Ведь и он вот так же стоял на мостовой, наблюдая за порядком.

*******

 Иногда думаю, что он сказал бы, увидев как я сижу в интернете, или делаю себе макияж, или распеваю песни на чужом языке...А как бы он отнесся к тому, что я умею спорить,  и принадлежность к мужскому полу не воспринимаю как свидетельство большего ума и способностей?

Интересно, понравилась бы я ему или, наоборот, он воспринял бы меня  как испорченную бабу.

 И вообще, что сказали бы они все, те мои родичи, которые жили в деревне, ходили часто в лаптях или и вовсе босиком, увидев, как мы теперь живем?

Да-а-а...Как давно они жили! И в то же время, совсем еще недавно... И как сильно изменилась жизнь! Разве не чудо?